Отправлено: 24.07.12 17:34. Заголовок: Англия, Лондон, 1590 год

Таверна в центре города, вечер

 Отправлено: 24.07.12 20:17. Заголовок: Сырость, копоть, гр..

Сырость, копоть, грязь, мрак; пожалуй, этими несколькими словами вполне можно было бы описать Лондон в Новое Время; Монморанси никогда не любил этот город - но несмотря на свое отношение, жил здесь уже добрых десять лет. Будь он человеком - никогда бы Жорж не приехал в пропитанный сыростью Лондон, ведь ей богу, здешний климат способен был расшатать даже довольно крепкое здоровье; сырой, тяжелый воздух, сажа и копоть, буквально оседающие в легких, частые дожди и отменная продуваемость наверняка быстро сотворили бы из Жоржа чахоточника, но, слава Создателю, здоровье Монморанси невозможно было подкосить ничем, кроме как лучами солнца.
Жоржу шел двести тридцать первый год; из этих двухсот тридцати лет сто двадцать он провел среди смертных, совсем не общаясь с сородичами; "пришла пора научиться жить самостоятельно" - были последние слова его Создателя перед тем, как Хильдерик бесследно исчез из жизни Монморанси, оставив свое создание в одиночестве. Умом Жорж понимал, что это правильно - но сердцем, пожалуй, нет; возможно, он никогда не сможет постичь законов бессмертного мира в полной мере. Проводя годы среди смертных, охотясь на них, общаясь с ними, Монморанси часто вспоминал слова Создателя: "держись подальше от людей, не привязывайся к ним" и думал, что бы сказал о нем Хильдерик, если бы видел, как его младшее создание строит собственную жизнь. Сказать, что Монморанси проводил много времени в общении с людьми - значит ничего не сказать. Он умудрялся среди них жить, быть в курсе их настроений, разделять эти настроения - и ему было интересно; конечно, так было далеко не с каждым смертным, но были и такие, кому Монморанси даже мог быть стать другом, если бы не был обременен собственным бессмертием. Нет, бессмертие не было в тягость - просто оно делало Монморанси другим; друзья всегда знают друг о друге больше, нежели просто знакомые - и скрывать от друга собственную сущность Жорж не смог бы никогда; а потому, ни для кого он не мог стать большим, нежели просто хорошим знакомым, окруженным ореолом загадочности. Монморанси просто не имел на это права, да и нужно было быть полным идиотом, дабы не понимать, что так будет лучше для всех без исключения.
Однако, понимание всего вышеизложенного не удерживало дождливым вечером Жоржа от того, чтобы наведаться в таверну; да-да, в таверну. Те немногие, кто хорошо знал Жоржа, не смогли бы представить его в таком месте даже при большом желании - ведь он никогда не был любителем таких мест, да и в качестве охотничих угодий выбирал совершенно иную обстановку. Однако, сейчас у Монморанси была довольно весомая причина - и причину эту звали Эдриан Шелтон.
Это был совсем еще молодой смертный, поэт - живой и непосредсвенный, словно искрящийся фейерверками эмоций - грустных и радостных; из под его пера выходили совершенно замечательные стихи и Монморанси, как истинный ценитель чужих чувств и мыслей, ограненных в формы художественного творчества, не оставался равнодушным к поэмам Шелтона. Приятельское общение с поэтом было приятно Монморанси и Жорж даже довольно часто делился с юношей собственными мыслями - настолько, насколько он мог это себе позволить будучи тем, кем является. Будучи чрезвычайно внимательным к окружающим, да к тому же наделенным сверхъестественными способностями, Монморанси мгновенно уловил перемены в настроении своего знакомого еще до того, как поэт перестал читать свои стихи так же охотно и часто, как делал это раньше; чем больше проходило времени, тем вернее Жорж ощущал тлетворное дыхание приближающейся смерти - и знал, что за конец ожидает Шелтона в ближайшем будущем.
Люди умирают каждый день; и лишь малая их часть - от старости. Это нормально; это так, потому что только так и должно быть. Но как бы хорошо Монморанси не понимал этой простой истины, изжить из собственного сердца живое, неподдельное сострадание и сочувствие было не так то легко. Видя печать скорого конца на лице того, кто еще недавно радовал смехом, искристыми шутками, кто вызывал светлые эмоции, читая свои стихи, видеть такого человека тихим и несчастным было... нет, не тяжело. Монморанси мог бы просто уйти, порвав и без того некрепкие связи с Лондоном; все дело было в том, что глядя на Эдриана, Жорж испытывал довольно сильное желание помочь. С тем и шел он в грязную, пропитанную винными парами таверну - туда, где топил свое горе в вине умирающий поэт.
Монморанси шел мимо грязных луж, мимо нищих, протягивающих руки за милостыней, неподалекую проезжали экипажи знатных господ, небо затягивали черные тучи, сотни сердец бились в унисон, тысячи мыслей вспыхивали - и гасли в головах людей... Кто-то хотел богатства, кто-то просто крова над головой, кто-то - признания, кто-то любви. А кто-то хотел просто жить. Просто.
Обычно вампир приходит к тем, кто зовет его; к тем, кто зовет смерть. Монморанси никогда не шел на подобный зов; хочешь умереть - так отбери у себя свою жизнь сам, а если не можешь, так зачем перекладывать свою задачу на чужие плечи?
Переступая порог таверны, Монморанси на мгновение прикрыл глаза - и из сотни бьющихся сердец выбрал одно; оно билось не так, как все остальные - в его ритме Жорж угадывал волю к жизни, как у трепещущего в колючем терновнике соловья. Это сердце - здоровое, сильное, живое - разгоняло по венам человека отравленную болезнью кровь. Черты лица Монморанси тронуло сострадание - тронуло оно и бессмертное сердце; проникло в самую суть, заставив перевернуться все внутри. О том, чтобы уйти из этой таверны, не было и речи. Темно-синие, нечеловечески глубокие глаза вампира распахнулись вновь - но эта синева не несла в себе даже оттенка того холода, который призвала в себе отражать; она ничем не напоминала зимы, ничем не напоминала жесткости. Монморанси нес этому миру тепло и мягкость, нес сопереживание, нес радость, нес жизнь.
Он точно знал, куда идти - но подошел не торопясь, словно не желая испугать юношу своим внезапным появлением; пусть Шелтон заметит его среди здешнего люда, пусть успеет понять, что его уединение нарушено. Пусть подготовится к этому.
Монморанси был одет гораздо опрятнее, чем большинство посетителей таверны, хоть и не особенно богато, черные волосы аккуратно обрамляли овал лица. Еще не подойдя к грубому деревянному столу, за которым сидел поэт, Монморанси спросил у Шелтона взглядом - не помешает ли он, можно ли нарушить уединение, можно ли помочь - и главное, нужно ли это юноше? Однако, поэт уже успел захмелеть - рядом с ним стояла наполовину опустошенная бутылка. Взгляд Жоржа упал на нее; стоило усилий сдержать горькое выражение в чертах, стоило усилий ... не показать, что все знаешь. Что видишь.
Несколько шагов - и Монморанси, наконец, остановился рядом с поэтом.
- Здравствуй, Эдриан - тепло произнес Жорж - и улыбнулся, словно это могло значить: "все в порядке, все хорошо" - Разрешишь присесть?

 Отправлено: 24.07.12 21:53. Заголовок: Кому-то Лондон кажет..

Кому-то Лондон кажется мрачным, угрюмым и отталкивающим, а кто-то, несмотря на всю его грязь и серость – любит этот город. Он полон отбросов, это и продукты жизнедеятельности людей и сами люди. Наверное, во всей Англии не сыскать большей помойки, нежели столица Туманного Альбиона. Какая странная, самоистязяющая любовь. Он в прямом смысле убивает тебя, вытягивает все силы, травит легкие, но ты словно не замечаешь. Любуешься скверами, берегами Темзы… Сколько еще это продлится? Сколько ты выдержишь? Неделю? Другую? Сердце заходится от данной мысли, бросает в дрожь и…. кашель. Последнее время он стал более навязчивым, совсем не дает спать. Бессонные ночи сказываются на внешнем виде. Появились круги под глазами, лицо уже не кажется столь свежим, полным жизни. Даже стихи, они какие-то черные, пропитанные увяданием словно пожухлая листва. Они не приносят радости. Поэма, над которой работал Эдриан не дописана, и его не покидает уверенность в том, что таковой она и останется. Он работал над ней больше полугода, переписывая, исправляя… что-то в ней не так. Не так как во всей его жизни. Она кажется бессвязной, она слишком коротка… мысль не идет. Если бы только была возможность начать заново. С чистого листа, предварительно кинув все те, бездарно испачканные чернилами листы, в огонь. Но, нет. Время беспощадно.
Совсем недавно Шелтон был желанным гостем на светских балах, с каким упоением его слушали женщины и мужчины. Он купался в овациях, его имя было известно и за пределами города. Он читал стихи и для королевы, не единожды. Сейчас же, все это ушло в прошлое. Эдриан чаще отвечал отказами, ссылаясь на недомогания или находя другие причины. Признаться, ему не хватало восхищенных взглядов, возгласов. Все же… поэт пишет свои произведения не только для себя. Он испытывает необходимость в их прочтении. Стих, который не слышал кто-либо посторонний – мертвый стих. Смерть повсюду, ее костлявая рука коснулась даже его работ. Она медленно перебрала страничку за страничкой и издевательски ухмыльнулась. Бедная леди Беннет, ей приходится выслушивать весь литературный бред, что выходит из под пера Эдриана. Но, ведь если умирает он, не значит, что должны умирать и его стихи.
Последнее время он частенько захаживал в подобные заведения. Таверна – не лучшее место для поэта, за то, прекрасное для того, чтобы утопить горе в вине. Горе… Нет, это носит иное название. Неизбежность. Ведь, горе можно пережить. Бессилие злило, а злоба в свою очередь лишала сил, которых и без того оставалось все меньше. Эдриан считал себя слабаком, точнее, он вдруг осознал, что является таким. Разве стал бы сильный человек напиваться чуть ли не до беспамятства? Нет, он спешил бы сделать то, что мог не успеть, но должен. А что должен сделать молодой поэт? Издать свои произведения? Их читают, кому-то даже нравится… дописать труд всей своей жизни? Но, есть ли смысл, когда жизнь должна вот-вот прерваться?
Шелтон вдруг ощутил резкое, всепоглощающее желание продолжить писать. Если бы только рядом была чернильница! Да сгодилось бы что угодно. Но под рукой лишь кружка и полупустая бутылка. Он тяжело вздохнул и почувствовал сдавленность в груди. Снова кашель. Сухой, неприятный. Каждый раз, при очередном приступе, Эдриан готов был молиться любому Богу, в силах которого возможно было остановить это. Голова шла кругом. Он выпил больше, чем следовало бы. Теперь, вернувшись домой – проспит до утра. Сейчас это звучит как благодать. Ослабленному организму крайне необходим отдых.
Прокашлявшись, поэт выпил еще бокал вина. Горло неприятно саднило. Он склонил голову ниже, убранные назад волосы соскользнули, падая на глаза. Шелтон прикрыл веки.
Разве так стоит доживать последние дни? Нет. Все это неправильно. Нужно уехать из Лондона, куда-нибудь подальше от смога и копоти, от сырости и гнили. Туда, где окна выходят в сад. Туда, где можно постараться закончить произведение. Где на холме стоит церковь. Может Бог там будет менее глух к его молитвам… Хотя бы месяц… О, сколько всего можно успеть за этот срок. Столько, сколько вероятно, не успел за всю жизнь.
Эдриан распахнул глаза, обводя окружение взглядом. Вот оно... общество достойное поэта – пьяницы и проститутки. Среди всего этого сброда выделялась лишь одна фигура… Анри Делакруа. Шелтон вопросительно изогнул брови, заметив приятеля. Ему было необычно видеть здесь Генри (именно так, на английский манер, называл юношу поэт). Губы растянулись в искренней улыбке, хотя выглядела она несколько вымученно.
- Генри! Как я рад нашей встрече. Конечно, присаживайся. Какими судьбами? Я думал ты не хожь в злачные места Лондона. Выпьешь со мной? – Он слегка закашлялся, но тут же подавил в себе приступ. – Прости, кашель замучил. – Секундное молчание и Эдриан перевел тему. Он старался быть похожим на себя обыкновенного, к которому привык Делакруа. Но, выходило ли? - Ты зашел очень вовремя… я набросал небольшой стих. Он, конечно, сыроват, но… Ты послушай и скажи, только честно. Ты же не такой как все эти… льстецы. Так… - Поэт нахмурился, сжимая в руке кружку с вином, и сделал глоток. – Начало… Я его не помню… - Взгляд на мгновение стал бессмысленным, устремленным, словно сквозь стены трактира. Шелтон заговорил, все еще хмурясь:

И на церковные ступени
Восходят тени мертвецов.
И в дверь церковную стучатся,
Они стучатся до зари,
Пока вдали не загорятся
На бледном небе янтари.

Тогда, поняв, что жизнь минутна,
Что безуспешна их борьба,
Рыдая горестно и смутно,
Они идут в свои гроба.

Вот почему наутро блещут
Цветы над темною плитой:
В них слезы горькие трепещут
О жизни - жизни прожитой.

Его лицо менялось с каждой последующей строчкой. Под конец Эдриан допил свое вино. Последняя фраза сказана была тихо, обращенная в никуда.
- И скоро я стану одним из них… - Поэт медленно повернул голову в сторону приятеля, ожидая вердикта.

 Отправлено: 25.07.12 18:26. Заголовок: Насколько только мож..

Насколько только может сочетать в себе мрак и свет человек, настолько же совмещал в себе эти две несовместимые субстанции Эдриан Шелтон. Пропустив мимо ушей первый вопрос поэта, Монморанси присел рядом, кликнул хозяина - чтобы тот принес еще один бокал; слушая Эдриана, Жорж взял со стола бутылку и вылил значительную долю содержимого в стеклянный сосуд. Он так и не привык к тому, что никто из живущих ныне смертных не знает его настоящего имени - и не всегда легко было откликаться на вымышленные, вроде того, каким называл Монморанси умирающий поэт.
Взгляд вампира - мягкий и внимательный, остановился на лице Шелтона сразу же, как только тот начал читать свое стихотворение; было заметно, как неуловимо менялось выражение черт Монморанси с каждым прочитанным словом; словно с каждой новой строчкой из них испарялась та юношеская беспечность, которая обычно присутствовала в чертах - и на смену ей приходила глубокая серьезность существа, знающего о смерти гораздо больше, чем может знать о ней человек.
Жорж любил проводить ночи на кладбищах, в старых склепах; он читал на надгробных плитах имена своих родителей, бывших друзей, братьев, сестер, племянников и затем, их внуков... и только его одного не было в фамильном склепе Монморанси на главном Парижском кладбище. Его семья продолжала жить, продолжала служить королям Франции, а он даже не знал их и не мог узнать. Теперь у него другая семья, имя которой одиночество. Трудно было перечислить всех тех, кто умер на глазах у Монморанси - сколько людей, ранее знающих его, лежали в сырой земле; и с каждым новым умирающим знакомым или родственником как будто умирала частичка его самого - вернее того, что еще оставалось в нем от человека. Когда-нибудь умрет последняя, и Жорж поднимется над миром людей так высоко, что ничто уже не сможет тронуть окаменевшего сердца, мертвого - давно закопанного в землю. Каждый раз, убивая новую жертву, выпивая ее до дна – он терзался мыслями, имеет ли он право забирать чужую жизнь? Но так было только поначалу. Ведь вместе с кровью ему передавались все их знания, мысли и чаяния. Иногда Монморанси узнавал о своих жертвах такое, что в сердце его не оставалась более к ним жалости и совесть не мучила его за отнятую навеки чужую жизнь. Не так давно к нему пришла способность читать чужие мысли – и тогда у Монморанси появилась возможность заранее узнать все о том человеке, которого он выбирает в качестве потенциальной жертвы. После того, как Жорж принял бессмертие, он сделал самое главное открытие в своей жизни: он ничего, абсолютно ничего не знал о людях, а то, что знал – оказалось всего лишь его иллюзией. Мир гораздо более жесток – и гораздо менее заслуживает сострадания, чем это кажется смертным. Может быть, именно поэтому их Бог настолько глух к их молитвам. Может быть, именно поэтому они в основной своей массе так несчастны и именно поэтому смерть так беспощадна к ним. Ибо сами они в жестокости, слепоте своей и нежелании слушать не только своих богов, но даже самих себя, превосходят бессмертное существо, которое в свою очередь охотно назовут чудовищем, заслуживающим костра.
Шелтон казался Монморанси одним из тех немногих, кто заслуживал большего. Не нужно было читать мыслей поэта, ведь все они были в его стихах, в тоне голоса, в выражении лица; ничто не ценил Жорж превыше искренности.
Монморанси поднес к губам стекло бокала и сделал большой, пряный глоток бордовой, согревающей горло жидкости.
- Твоё стихотворение великолепно – серьезно ответствовал он, вновь устремляя на Шелтона задумчивый взгляд – Но Создатель, как же страшно это звучит. Ты словно описал муки ада. Не такого, что сулят нам Святые отцы – но тем он страшнее, ибо лишен гротеска. У тебя он реален. Вот только… последняя строчка кажется мне лишней – продолжил Жорж, имея в виду высказывание поэта о скором воссоединении Шелтона с мертвецами, безутешно рыдающими у каменных плит, мертвецами, молящими своего глухого Бога о пощаде, о том, чтобы все эти мучения наконец закончились – Поэт все равно, что пророк. А ты пророчишь себе не просто смерть – вечные мучения. Бог (Монморанси едва удержался, чтобы не сказать «твой Бог») может услышать тебя, мой друг, и твои пророчества станут явью. Я не верю, что твое место среди этих несчастных узников замшелых гробов. – Он немного подумал, и затем вдруг твердо произнес - Нет, ты не станешь одним из них.
Монморанси старался говорить с Эдрианом так, как говорил бы обычный смертный – но чем более серьезные разговоры заходили между ними, тем сложнее было Жоржу говорить то, что он думает – и при этом говорить, как человек, а не как вампир. Однако ему самому уже стало предельно ясно, что он говорит с Шелтоном не как приятель Генри, а как Жорж Монморанси. Внезапно он понял, что так было всегда, и это удивило его.
Монморанси вновь поднес к губам бокал и сделал новый глоток. Сколько бы он не выпил, хмель не тронет его рассудка, но сейчас это вряд ли покажется поэту подозрительным.
- Если конечно, сам этого не хочешь – негромко и серьезно закончил он.
В словах этих была великая доля истины; люди зачастую так роднятся со своими страданиями, что видят в них уже удовольствие, и смерть не просто пугает их – она кажется им уже родной, и они не просто ждут ее – зовут, зовут изо всех сил. Предложи им жизнь – и они, возможно, откажутся, ибо свыклись со своей смертной сущностью.

 Отправлено: 25.07.12 21:35. Заголовок: Эдриан внимательно с..

Эдриан внимательно слушал собеседника, всматриваясь в черты его лица. Он был совершенно серьезен. Каждое его слово имело вес, было продумано. Как жаль, что на жизненном пути встречается так мало подобных людей. В основном, все окружение напоминает тех, что собрались этой ночью в таверне. Мужчины, бегущие от проблем, напивающиеся до беспамятства и заплетающимся языком произносящие лживые, но сладкие для ушей проституток речи. Женщины, что готовы продавать собственное тело за кусок хлеба и выслушивать все, что шепчут им эти пьяницы. Шелтон поморщился, переводя взгляд на кружку, что снова была полна. Последний раз. Больше никаких питейных заведений, для них просто нет времени. Как начинаешь ценить его, когда понимаешь, что осталось совсем ничего. Как жаль, что осознание приходит так поздно.
Молодой человек задумался о сказанном Делакруа. Он сделал очередной глоток того, что претендовало на звание вполне сносного вина и заговорил тихо, чтобы его слышал лишь Генри.
- А я не верю в то, что есть какой-то там Бог, который слушает нас. Люди выдумали нечто, чтобы проще было жить. Они всегда могут обратиться к нему в надежде, что Всевышний услышит их молитвы, ниспошлет благословение, помощь или что там еще. Но ведь доказательств его существования нет. Как нет и ответа на людские мольбы. И даже если я ошибаюсь…. Значит, он попросту глух, и чтобы я не сказал, он не услышит. – Эдриан помедлил, прежде чем продолжить. В голове далеким эхом еще звучали слова Делакруа о том, что Шелтону не слоняться одинокой тенью среди склепов и могил.
- А разве я заслужил другого? Я ничего не сделал за всю свою жизнь. Разве стихов достаточно? Нет, друг мой. Я мог бы говорить о том, чтобы я МОГ совершить. Но…. Есть ли в этом смысл? Ведь ничего уже не исправить. – Он улыбнулся. – То, что «увидел» я ведь не истина в последней инстанции. Оно может быть, а может и не быть. Смысл в том, что я бы не удивился, узнав, о том, что такова и моя участь. – Последняя фраза собеседника заставила поэта удивленно изогнуть брови. Эдриан даже ухмыльнулся. – О нет, я не вижу себя в качестве мученика. – Снова пауза. Шелтон размышлял, стоит ли продолжать этот разговор. Единственным человеком, не считая лекаря, о состоянии его здоровья знала Анабель Беннет. Женщина, что заменила ему мать. Как ей должно быть тяжело. Сначала она потеряла родных детей, а теперь настал и черед Эдриана. Где же справедливость? Где же Бог? За что он наказывает ее? За то, что она исправно молится и посещает церковь? Или, может, она недостаточно тверда в собственной вере?
Поэт поднял взгляд, мутный, захмелевший. Он не способен размышлять ясно, слишком много вина. Мысли вновь вернулись к Делакруа. А нужно ли ему все это? К чему человеку чужие беды? На мгновение Шелтон ощутил себя безумно одиноким. Словно рядом на сотни миль никого, ни единой живой души. Глубокая печаль отразилась в его глазах, которую невозможно было скрыть за непринужденной улыбкой.
- Но я точно знаю, что дни мои сочтены. Я не стану надрывно рыдать над несправедливой судьбой, не стану упиваться до потери чувств, хотя сейчас я делаю именно это… но и смиренно ждать было бы неразумно. Моя жизнь была яркой, мои произведения признали. Разве может еще чего-либо желать поэт? Наверное, я должен быть счастлив…. Дать еще несколько выступлений, предстать перед королевой... может она удостоит меня какой-нибудь награды. – Эдриан рассмеялся, но тут же вновь стал серьезен, взгляд потускнел. – Кого я обманываю? Разве может быть счастлив тот, кто одной ногой в могиле, кто пишет о мертвецах, примеряя на себя эту роль… Я буду напиваться и буду жалеть себя, потому что на столь искренне сожаление способен лишь я сам. Прости за эти слова, но…. В большинстве своем это именно так. Кто-нибудь скажет, да... был хороший поэт. Умер молодым, как жаль. – Шелтон покачал головой. – Не жаль… Просто в таком случае полагается что-то сказать. – Пауза. - Я пьян. Не нужно было говорить тебе всего этого. – Он снова улыбался. – Я сказал не потому что хотел услышать слова сочувствия, они ни к чему. Слова все равно ничего не исправят. - Юноша пытался подобрать нужное выражение, что выразило бы его чувства, побудившие поделиться, но выходило с трудом. Порой, написать произведение куда легче, чем донести до человека мотивы собственных поступков в живом диалоге.
– Просто я устал. Слишком много мыслей в голове, которые не излить на бумагу, иначе решат, что я сумасшедший. Бог меня не слушает, ведь я утверждаю, что его нет. Остался только ты. Наутро я либо ничего не вспомню, либо мне будет стыдно. Так или иначе, я рад, что моим собеседником оказался именно ты, Генри. – Усмешка. – Я слишком много говорю, так?

 Отправлено: 26.07.12 15:53. Заголовок: Легка улыбка сколь..

Легка улыбка скользнула по губам Монморанси, пока он слушал слова молодого поэта; засчастую люди напоминали Жоржу детей - потерянных, блуждающих во тьме, ни во что не верящих, даже в своего бога, который велел им терпеть муки ради иллюзорного рая. Одиноких и покинутых - желающих, чтобы им помогли, протянули руку, но отрицающих в себе даже это желание. Эдриан говорил - говорил много, но из всего сказанного совершенно ясно было лишь одно: Шелтон потерялся в собственных мыслях, в собственных словах, как ребенок среди тысячи деревьев в темном, всеми забытом лесу. Но Монморанси не ощущал даже намека на презрение к чужой слабости, не ощущал холода в своем сердце - разве возможно осудить ребенка за его незнание, за неверие, за его горе, за неспособность справиться с ним? Разве можно справиться так легко с самой смертью? Разве поэт достоин тех мучений, о которых пишет в своих стихотворениях? Тогда воистину, никто из живущих ныне не заслуживает лучшего.
- Возможно, ты не успел сделать чего-то, что заставило бы тебя считать твою жизнь прожитой не зазря - негромко ответствовал Монморанси; искреннее, мягкое сопереживание сквозило в чертах лица и в голосе, хотя возможно любой другой смертный и вовсе не смог бы найти слов для умирающего, ведь в такой ситуации скорее уместно промолчать, да налить себе очередной бокал терпкого вина, заранее выпив за упокой души - Ведь для тебя не существует судьи строже, чем ты сам. Но ты приносил людям радость, и ты знаешь, что это так. Ты не сделал ничего плохого и никому не причинил вреда. Иногда это значит гораздо более, нежели значат самые великие деяния. Не кори себя за сказанное, здесь нечего стыдиться - Монморанси подался чуть вперед и ладонь вампира,аристократически изящная, но таящая в себе нечеловеческую силу, аккуратно легла на плечо Шелтона - Говори, сколько тебе хочется и не бойся, что тебя слышат не те уши.
Монморанси вдруг поймал себя на мысли, что поэт напоминает ему младшего брата, давно забытого - того, чье лицо уже наполовину стерлось из памяти, оставив лишь смутные, туманные - даже не воспоминания, а их отголоски. Одинокий, затерянный в этой таверне среди шлюх и пьяниц, поэт словно нуждался в сильной руке, которая выведет его из этого притона, проведет мимо темных лесов, минуя на пути саму смерть - и, указуя на небо, скажет ему: вот, смотри, вот твоя звезда. Никогда не забывай о ней - и у нее ищи ответы на все свои вопросы.
Однако, сейчас, пожалуй, стоило просто увести Шелтона отсюда. Еще бокал вина - и он уже не сможет оставаться столь же разговорчивым.
- Знаешь что - Монморанси внимательно взглянул поэту в лицо - Идем-ка отсюда, продолжим наш разговор в другом месте. Ты не против?
Не дожидаясь ответа, Жорж поднялся со своего места, легко увлекая за собой юношу и перекидывая его руку себе через плечо. Пальцы свободной руки бросили на деревянный стол несколько монет (этого должно было хватить на оплату выпивки с лихвой)
- У меня недалеко экипаж и я почту за честь, ежели ты примешь мою скромную заботу о тебе