Отправлено: 26.07.12 21:00. Заголовок: Англия, деревня в пригороде Лондона, 1590 год

 Отправлено: 26.07.12 21:05. Заголовок: Темнота. Она оплела ..

Темнота. Она оплела своей паутиной все вокруг, словно погрузив Шелтона в кокон, лишая возможности видеть, дышать полной грудью… Он уснул, а когда открыл глаза, на землю опустилась ночь. Первые несколько часов за двое бессонных суток. Лицо Эдриана исказила гримаса, словно от нестерпимой боли. Сейчас она была по большей степени моральной. Уснул. Как он мог? Потрать столь драгоценные часы на сон! Последние часы жизни, на СОН! Сон, который в дальнейшем обещает быть вечным. Он пропустил закат. Последний в своей жизни. Будь рядом Анабель, она сказала бы, что он был далеко не последний, но это ложь. Юноша знал. Он словно чувствовал леденящее дыхание костлявой старухи, стоящей за его спиной и нашептывающей на ухо слова о скором сладостном объятии, что ожидает его. Пробрала крупная дрожь. Слишком живое воображение рисовало ужасающие картины, будоражащие разум. Шелтон нашел в себе силы присесть на кровати и тут же согнулся, задыхаясь в приступе кашля. Сегодня он был особенно сильным, грудь болела, будто что-то выжигало его изнутри. На глазах невольно выступили слезы. С большим усилием подавив кашель, Эдриан поднялся на ноги и, пошатываясь, отправился в собственный кабинет.
Загородный дом Шелтонов был несколько больше того, что они имели в Лондоне. Длинные коридоры, просторные светлые комнаты, раскидистый сад, где мальчишкой так любил играть Эдриан. И церковь на холме, а если спуститься вниз – река. Разве это не рай? Поэт был здесь не частым гостем, столица отбирала все время и силы. Осознание всей красы и значимости этого места пришло только сейчас вместе с горечью от того, что вскоре все это перестанет иметь хоть какой-то смысл.
Юноша медленно шел по тускло освещенному коридору, опираясь о стены. Кабинет находился не так далеко от его спальни. Уверенно взявшись за ручку, он толкнул дверь, входя внутрь и осторожно, дабы не выдать себя, прикрыл ее. Беннет непременно уложила бы его в постель. Она наверняка уже позвала отца Уильяма и теперь они ждут. А что еще им остается? Молиться? Поздно…
Шелтон зажег лампу и окинул комнату взглядом, прислоняясь к стене. Все так, как было при отце. Кажется, он не передвинул ни единого предмета, сохраняя точно ту обстановку, какая царила здесь семь лет назад. Эдриан любил эту комнату. Будучи ребенком, он частенько заглядывал сюда, кабинет отца – словно сокровищница, таил в себе множество тайн, порой неподвластных детскому разуму, но столь влекущих.
Поэт подошел к письменному столу, на котором в хаотичном порядке были разбросаны отрывки стихов той самой поэмы, над которой он столь усердно работал последнее время. Взгляд скользнул по ровным, аккуратно выведенным строчкам. Им овладело странное чувство, никогда ранее он не ощущал подобного. Настолько сильное желание закончить начатое, что остальное меркнет на его фоне. Он жадно припал к столу, макая кончик пера в чернильницу. Строки сами всплывали в мыслях, без усилий. Теперь почерк не был столь аккуратен. Эдриан страстно желал успеть записать все то, что словно божественное проведение, посетило его. Шелтон стоял, склонившись над рабочим местом, не решаясь не то, что присесть, шевельнуться. Все тело ныло от слабости, что одолевала уже который день. Он практически перестал есть, сильно исхудал и цвет его лица напоминал белоснежные поля Бата в январе месяце. Но сейчас все это было неважно. Вплоть до момента, пока поэт вновь не зашелся в кашле. Острая боль пронзила грудь. Юноша оперся локтями о стол, наклоняясь все ниже. Судорожно пытаясь вздохнуть, он захлебывался в новом приступе. На то, чтобы оторвать голову от стола, потребовалось немало усилий. Белая когда-то бумага была забрызгана кровью. Руки, рукава рубахи.
Ужас отразился во взгляде молодого человека. Настоящий, коего ему не приходилось испытывать ранее. Эдриан отшатнулся от стола, продолжая кашлять и прикрываясь рукой. Только бы не зашла Анабель. Что он скажет ей? Воздух, ему просто нужен воздух. Шелтон, не отходя от стены, добрался до дверей, что вели в сад и настежь распахнул их. В лицо ударила ночная прохлада. Глубокий вдох и снова удушающий кашель. Он заставил опуститься на пол, облокотившись об одну из створок двери. Крови стало больше. Юноша держал перед лицом дрожащие ладони, окрашенные алым цветом, во рту чувствовался солоноватый привкус. Он запрокинул голову, прикрывая глаза. Дышать становилось все труднее, из груди вырывались хрипы. В голове было тысячи мыслей, обо всем и в то же время, совершенно ни о чем. Эдриан не мог схватиться ни за одну из них. Ему было страшно. Он знал, что теперь времени не осталось вовсе.
-Анабель! – Чтобы выкрикнуть ее имя понадобилось сделать неимоверное усилие над собой. Но умирать в одиночестве он не хотел. Снова болезненные ощущения, Шелтон сполз на пол в попытке откашляться.

 Отправлено: 26.07.12 22:53. Заголовок: После того, как ..

После того, как вампир выбирает себе жертву, зачастую проходит около недели до того момента, как он, наконец, вонзит клыки в живую, трепещущую плоть; до этого он наблюдает, он следит за смертным, он постоянно рядом. Его присутствие невозможно обнаружить до тех пор, пока он не покажется сам – а до того оно проявляется лишь дуновением ветра, внезапно распахивающим окно, легким колыханием тканей тяжелого полога на постели больного и постоянным ощущением: за тобой следят. Внимательно, пристально, не сводя взгляда. Кто, зачем, почему – быть может, это просто фантазия воспаленного рассудка, а может это сама смерть ходит вокруг да около, ходит кругами, готовясь занести над тобой свою кривую, отвратительную косу. Вот только умирающий поэт наверняка очень удивился бы, если бы кто-нибудь показал ему, что за лицо у его смерти.
Резкий порыв ветра ворвался в кабинет – стоило лишь только Шелтону распахнуть двери, ведущие в сад; но это был необычный ветер. Он не принес с собой холода – лишь странную, словно не принадлежащую этому миру прохладу. Где-то за окнами пели свои песни ночные птицы, вдалеке ухал филин, лунный свет падал косыми лучами на дощатый пол. На пороге, облокотившись об одну из створок двери, сидел умирающий поэт, кровь окрасила его рубашку, кровь заливала подбородок, а сердце колотилось так быстро, словно торопилось отсчитать последние отведенные ему секунды…
- Анабель не придет – раздался вдруг спокойный, прохладный голос. Вспыхнул огонь свечи – и пламя слабо осветило бледное, красивое лицо, обрамленное ровными, шелковыми волнами черных волос. Блеснула во тьме серебряная нить, что складывалась в замысловатый узор на камзоле – но ее блеск мерк и казался жалким подобием настоящей искры в сравнении с тем, как ярко вспыхнули на секунду при свете огня глаза вампира. Монморанси осторожно поставил подсвечник на стол и бросил мимолетный, однако, донельзя внимательный взгляд на забрызганную кровью бумагу. Кровь. Все здесь пропитано ею. Он слышит ее голос, ее зов, и запах близкой смерти буквально бьет по чуткому обонянию бессмертного существа.
Пришло время Шелтона. И, словно живое олицетворение его последней минуты, пришел Монморанси. Вот уже четыре дня Жорж постоянно был рядом, если конечно не считать тех длинных часов, когда солнце стояло над горизонтом. Вампир не может показаться при свете дня – но ночью силы его возрастают в разы, и здесь он в своей стихии. Монморанси всегда любил ночную прохладу – любил еще в те времена, когда сам был смертным. А потому, он никогда не страдал по солнечному свету и никогда не мучился невозможностью увидеть закат. Луна ничем не хуже палящей звезды, а свет ее чем-то схож с серебром – любимым металлом Жоржа де Монморанси.
Взгляд блестящих в свете луны глаз устремился прямо в лицо задыхающегося поэта; Монморанси сделал шаг вперед – совершенно бесшумный, осторожный; даже кошка не ходит так тихо, нет-нет, да выдаст ее легкий стук когтей. Жорж мог слышать, как тихонько ходят этажом выше, сокрытые под рассыхающимися досками мыши, но даже он не слышал собственных шагов. Пара секунд – и он стоит всего на расстоянии шага от Шелтона, слышит его хриплое дыхание и даже может сказать, когда именно биение сердца поэта остановится навсегда. Вампир приходит лишь тогда, когда его зовут. Монморанси никто не звал; именно поэтому он должен был предоставить Шелтону выбор – заберет ли его жизнь вампир или же это сделает костлявая старуха, которая не даст ему ничего, кроме вечного забвения. И конечно, она не будет настолько снисходительна, чтобы дать ему шанс дописать кровавую поэму.
Никогда доселе Монморанси не думал серьезно о бессмертном спутнике, о друге, который решится вступить в вечность рука об руку с ним – но не во тьму, безмолвную и холодную, а в бесконечное время, туда, где нет ничего кроме его нескончаемого течения, в мир, полный знаний, новых звуков, запахов, возможностей и новых страданий. Таких, какие никогда не выпадают на век смертного. Но даже страдания – это жизнь. А что несет в себе забвение? Тьму.
Впервые Жорж подумал о Шелтоне, как о возможном кровном брате тогда, когда забрал его дождливым лондонским вечером из таверны на Уилмор-стрит. В тот день поэт сказал, что не верит в существование Бога. Суеверия – пожалуй, это самое худшее, чем только может быть обременен человеческий рассудок. Окажись Эдриан суеверным – сейчас он вполне мог бы решить, что сам Сатана явился к нему на смертном одре, явился предлагать вечную жизнь в обмен на бессмертную душу. Но нет, его душа не была нужна Монморанси. Лишь его жизнь.
- У тебя есть лишь один час для того, чтобы ты смог дописать труд всей твоей жизни – мягкий, однако на взгляд любого смертного – совершенно бесстрастный голос. Слова Монморанси «один час», упали на смертного юношу сверху вниз, словно тяжелый топор палача на шею осужденного - Потом ты умрешь. Но я пришел не за тем, чтобы сообщить тебе лишь это. Я могу подарить тебе вечность – и ты никогда не окажешься среди твоих молящихся у дверей церкви мертвецов. В моих силах дать тебе новую жизнь. Хочешь ли ты жить, Эдриан Шелтон?
Монморанси протянул поэту руку, ладонью вверх; было явственно видно, как светится изнутри тонкая, почти фарфоровая кожа, как светятся переплетения вен, служащих сосудом бессмертной крови. Вампир стоял над Шелтоном в ореоле легкого неземного свечения – словно ангел, спустившийся с небес; глупые суеверные смертные называют словом «вампир» ходячих мертвецов, посланников дьявола, сыновьями тьмы, но видел ли хотя бы кто-нибудь из них настоящего бессмертного хотя бы раз?

 Отправлено: 04.08.12 18:40. Заголовок: Голос. И эти слова. ..

Голос. И эти слова. Эдриан еще не поднял глаз на того, кто говорил с ним. А есть ли смысл? Он не слышал шагов, не слышал хлопка двери. Что это? Предсмертные видения?
Но почему тогда они не способствуют облегчению участи поэта?
- Не придет? – Слабым, дрожащим голосом переспросил он, прикрывая на несколько секунд глаза и делая осторожный вздох, молясь про себя о том, чтобы не закашляться вновь. Он чувствовал, что каждая последующая попытка вдохнуть дается все тяжелее. Юноша нашел в себе силы приподняться. Перед ним всего в нескольких шагах стоял Анри Делакруа. Искреннее удивление мелькнуло на его изможденном лице. Не его ожидал увидеть Шелтон. Но, видимо медленно прощающийся с реальностью разум, решил иначе. Француз продолжил говорить.
Он точно отмерил остаток времени, что отведен Эдриану. Стоило удивляться? Нет, ведь поэт и мысли не допускал о том, что его собеседник так же реален, как и он сам. И, тем не менее, его слова тяжким грузом опустились на сердце. Страдальчески изогнув брови, снизу вверх поэт взирал на Анри, вслушиваясь в его речь. То, что говорил Делакруа было похоже на бред. Когда прозвучал последний вопрос, Шелтон уверился в том, что спятил. Что это если не игры разума? Попытка зацепиться за нити, стремительно убегающие из пальцев, пусть и несуществующие. А может это и есть то самое избавление, пришедшее в лице друга, что протягивает руку.
Последний час к нему приходили различные яркие видения-воспоминания. Они казались настолько реалистичными, словно переносили в прошлое, заставляя переживать отрывки жизни заново. В основном, все, что мелькало перед глазами так или иначе было связано с детством и временем, что Шелтон провел в этом доме с родителями. Вот и сейчас темнота отступила, уступая место яркому солнечному свету, залившему весь кабинет. Маленький Эдриан рыдая лежит на полу. Ему слышен был голос матери, что спешит к нему и отца. Он склонился над ребенком, протягивая ему руку.
- Дай мне руку. Ничего страшного не случилось. Ты можешь подняться сам. – Его ладонь кажется столь широкой, его голос мягок. – Эдриан, не будь слабаком.
Обида, нестерпимая жжет изнутри. Нет, он не слабак, и никогда им не был. Мальчик смахивает слезы, поднимая голову на отца. Свет меркнет, краски снова становятся блеклыми. Эдриан вглядывался в раскрытую перед ним ладонь, окруженную слабым мерцанием. Она принадлежит не отцу, она куда более реальна, нежели отрывок, всплывший из памяти. Во рту все тот же привкус железа, что заставляет поморщиться. Так проносится вся жизнь перед глазами?
Сколько прошло времени с момента, как Анри задал вопрос? Шелтон совершенно потерялся в пространстве, моментами его словно вырывало из происходящего. Разум боролся с болезнью собственными способами, стараясь отвлечься, словно это могло отвратить неминуемое.
Заставлять Делакруа ждать и дальше Эдриан не хотел. Он совершенно не верил в тот шанс, что вдруг решила даровать ему судьба. Кажущийся жизнерадостным молодым человеком, Шелтон всегда был скептиком. Он не ждал подарков от жизни, не рассчитывал на то, что успех придет к нему сам. Все, чего успел добиться поэт, было результатом его собственных стараний. Порой, бессонных ночей, проведенных с пером в руках. Он никогда не бросал начатого... никогда, вплоть до сегодняшнего момента. Поэма. Его единственно стоящее произведение, как считал сам Эдриан, ей не суждено быть дописанной. Она никогда не увидит света. Ее необходимо сжечь, всю до последней страницы. Но, если Анабель не придет?
Шелтон понимал, что уже не сможет подняться, последние силы покидали его. Он снова приподнял голову, встретившись со своим «видением» взглядом. Рука медленно потянулась вперед, он был готов протянуть ее другу и неважно, настоящий ли он, или всего лишь плод его воображения. Он обязан сделать это, тогда, в случае, если юноша вдруг растворится во тьме, Эдриан будет знать, что он не испугался, что позволил себе понадеяться, каким бы горьким не было разочарование. Но он так и не коснулся ладони Анри. Острая боль вспыхнула в груди. Поэт сделал резкий вдох, отклоняясь назад и снова кашель. Оперевшись ладонями о пол, он старался хоть как-то придерживать голову на весу, но в итоге сдавшись, опустил ее, продолжая выплевывать кровь. Непроизвольно по щекам покатились слезы. Как же он жалок. Как хорошо, что сейчас здесь нет Беннет.
Шелтон нашел в себе силы и заговорил. Голос его был по-прежнему слаб, тих и звучал хрипло. Порой он не узнавал собственной речи.
- Я не знаю действительно ли ты здесь, или это всего лишь очередной обман. Я не знаю, правда ли то, что ты говоришь… - Тыльной стороной ладони поэт стер с губ кровь. – Но, если бы это было в твоих силах. Да, я хочу. Все те, кто пишут и говорят о смерти, они не знают о ней практически ничего. Это страшно. Потому что там… за чертой…там ничего нет. Пустота. Ты умираешь, и, это конец всему. Всему… Я не хочу умирать. Не хочу. – Последние слова были произнесены еле слышным шепотом, Эдриан закрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание. Подняться с пола он не старался.

 Отправлено: 08.09.12 23:41. Заголовок: Казалось, что по н..

Казалось, что по настоящему освещает теряющуюся во мраке обстановку кабинета лишь слабое, серебристое мерцание, в то время как пламя свечей то и дело колебалось, вздрагивая, словно норовя потухнуть раз и навсегда. Монморанси слушал умирающего поэта - и соcтрадание наполняло его сердце, находя отражение в мягких чертах. Желание помочь, уберечь, избавить от боли было так велико, что в груди у Жоржа заныло. Взгляд светился грустью, равно смешанной с мягким теплом, как будто призванным залечивать глубокие раны; трудно было заподозрить в нем создание тьмы. Скорее уж это был ангел, олицетворяющий все самые светлые стороны земного мира, готовый излечить каждого больного или несчастного, что мог бы встретиться на его пути - будь то физический недуг или душевная тоска. Однако, он не был ангелом и не стремился помочь всем и каждому; в конце концов, это не всем и не всегда нужно. Не каждый способен надеяться, верить и не каждый найдет в себе силы дотронуться до существа, окруженного ореолом странного мерцания, коснуться его протянутой руки. Есть и такие, которые скорее оттолкнут от себя предложенную от чистого сердца помощь и предпочтут скитаться во тьме, в одиночестве, нежели решатся рискнуть и довериться... Эдриан был не из таких. Слова поэта достигали цели - но еще красноречивее был его взгляд. Монморанси было больно смотреть в эти глаза. Было больно смотреть, как Эдриан вновь закашлялся и склонил голову, выплевывая на пол кровь...Иногда Жорж мог остаться равнодушным к тем, кто отвергал саму надежду на лучшее, но здесь. Здесь перед ним был человек, созданный для жизни. Желающий жить. Достойный этого. И он нуждался в Монморанси. Большего было и не нужно.
- Не надо - мягко произнес вампир, словно уговаривая Эдриана более не раздирать собственную грудь безжалостным, кровавым кашлем - Не говори так. Я здесь и это не обман.
Голос, тихий и мягкий; обещающий избавление от страданий и в то же время грустный. Грустный – потому, что Монморанси не мог предсказать, насколько тяжелым грузом ляжет на плечи поэта бессмертие. Не станет ли Шелтон в последствии проклинать своего спасителя за темный дар?
Свет, исходящий от вампира, становился как будто ярче. Легкий, словно видение, Монморанси опустился перед Эдрианом на корточки. Тонкие, хрупкие на вид пальцы, словно созданные для того, чтобы перебирать струны арфы, сомкнулись на плечах поэта, и свет пронизал тонкими нитями испачканные кровью одежды Шелтона; нити эти не просто светили, они согревали, ибо несли в себе саму жизнь, чистую, не ограниченную временем, неподвластную течению секунд. Бережно, с неприкрытой заботой в каждом жесте, Жорж поднял поэта с дощатого пола и заглянул смертному юноше глубоко в сверкающие влагой глаза. Каждая секунда была дорога, и время утекало сквозь пальцы. Ответственность – тяжелый груз, но чувство вины может быть в разы тяжелее. Вины за то, что не спас жизнь, в то время как обещал ее…
- Теперь ты видишь?
Монморанси чуть сильнее сжал плечи поэта; одни боги знают, как изменится этот юноша, заполучив бессмертие. Жорж словно воочию видел, как Эдриан выплевывает ему в лицо проклятия – и заранее чувствовал, каким ядом они прожгут его душу. Этот яд будет еще сильнее тех пятен крови, что жгут сейчас дощатый пол. Имел ли он право протягивать руку этому поэту?
- Я могу дать лишь бессмертие. За него тебе придется заплатить дорогой ценой. Ты будешь связан со мной кровным родством и для того, чтобы жить, ты должен будешь забирать жизнь у других. Не обязательно забирать ее всю, если ты не силах убить. Но ты должен будешь пить кровь смертных, чтобы оставаться сильным. Ты никогда не сможешь увидеть солнца, как не могу видеть его я. Я буду рядом и научу тебя справляться с вечностью. – Жорж улыбнулся Эдриану, словно ребенку.
- Однажды ты, возможно, проклянешь меня за мой дар. – Тихо продолжил он, вглядываясь в черты поэта едва ли не с нежностью, с какой родитель глядит на любимое им дитя – Имя, что я назвал тебе при первой нашей встрече, никогда не было моим. Меня зовут Жорж Монморанси, и я уже успел прожить десять твоих жизней. Я был твоим приятелем, но теперь могу стать другом, если ты все еще предпочитаешь жизнь темноте.
Как он юн. Как хрупок. Возможно, и сейчас он считает все происходящее своей больной фантазией. Если бы Жорж мог просто вылечить его… но у него нет таких способностей; пока нет.
Горячая ладонь коснулась истерзанной изнутри груди поэта. Бессмертное тепло проникало внутрь, под кожу, согревая кровоточащие легкие и отгоняя на время приступ, должный стать для Эдриана последним – но самым длительным и мучительным из всех предыдущих.
- Я излечил бы тебя, не требуя таких жертв, если бы мог. Но я не могу – в голосе Монморанси скользила тонкими нитями грусть – Я могу показать тебе мир, который лежит за гранью твоего понимания или уйти. Выбирай.
Хрупкая ладонь, пронизанная светом, все еще лежала на груди поэта. Стоит только сделать шаг назад, убрать ее, и новый приступ накроет несчастного юношу с головой. Он выплюнет последние остатки своих легких, и будет умирать так, захлебываясь кровью, прямо у Морморанси на глазах. Все, что сможет в таком случае Жорж – это отвернуться, растворяясь в ночи и не дать поэту увидеть кровавую каплю, стекающую по бледной щеке. И Эдриан Шелтон превратится в очередной надгробный камень, к которому Жорж будет приходить на одно из многочисленных кладбищ. Друзья, родные, родственники, которых он никогда не знал и не имел права узнать, давно покоились под землей. А Создатель, подаривший Монморанси бессмертие, прогнал его от себя, сказав, что каждый бессмертный должен уметь жить в одиночестве. Если Эдриан пойдет за ним, если переступит черту, Монморанси не поступит с ним так же и не станет обрекать на ненужные страдания.